— Деду своему в бане постели! Я перед друзьями позориться не хочу! – заявила свекровь — Наташенька, совсем скоро приедут мои друзья из Болгарии. Ты же помнишь, я говорила, что они останутся у нас на несколько дней? – приблизилась к Наталье, работающей за компьютером, свекровь.

 

Молодая женщина оторвала усталый взгляд от экрана монитора, кротко улыбнулась и кивнула. Она устала, а ведь ещё даже не закончила макеты для коллекции новой одежды, которую разрабатывала практически с нуля. Работы было много, поэтому даже дома всё свободное время Наташа посвящала ей. Она устала, глаза слезились, а временами и изображение расплывалось. Следовало взять небольшую передышку, выйти во двор, посидеть на качелях и насладиться свежим воздухом. Так Наталья и решила поступить, но она ещё не знала, что настроение будет безнадёжно испорчено уже через несколько минут.

 

Изображения используются на правах коммерческой лицензии. Копирование запрещено

 

— Конечно, помню. Вы говорили. Они приедут завтра, да?

 

— Вообще-то, сегодня, — недовольным тоном ответила Татьяна Павловна и вздёрнула подбородок.

 

— Ой! А я в работе утонула, даже какой день недели сегодня забыла. Вам помочь нужно? Приготовить что-то? Убраться.

 

— Я уже всё сделала. Не дождалась помощи. Но это ничего, я пришла к тебе совершенно с иной просьбой. В общем, ты деду своему в бане постели. Пусть он пару дней там поживёт. Туалет там уличный есть рядышком совсем, еду отнесёшь ему, ничего не случится. Пусть высовывается поменьше. Скажем, что садовник там у нас живёт, приютили его. Понимаешь, друзья приедут важные для меня, и я бы не хотела позориться перед ними.

 

Слова Татьяны Павловны звучали совсем не как просьба. Женщина говорила с недовольством, указывая, что поступить сноха должна именно так и никак иначе. И если ослушается, то ничего хорошего ждать её точно не будет.

 

— Татьяна Павловна, что же вы такое говорите? Чем мой дедушка опозорить может? – вспыхнула Наталья.

 

Щёки молодой женщины покрылись румянцем от негодования.

 

Свекровь с её дедушкой, Георгием Фёдоровичем, не ладила. Дед старался не ссориться со сварливой, как он говорил, женщиной, но напряжение между ними чувствовалось постоянно.

 

— Что ты услышала, то я и сказала. Разве непонятно? Я позориться не хочу!……Наталья встала со стула. Сердце билось часто-часто, как у школьницы перед контрольной. Но сейчас не страх, а обида и ярость сжигали изнутри.

 

— Вы говорите о человеке, который вырастил меня… — проговорила она, с трудом сдерживая слёзы. — Который заменил мне и отца, и мать, когда они разбились в аварии. Который сам шил мне куклы из старых носков и лечил мои простуды луком и медом. А вы… вы называете его позором?

 

Татьяна Павловна фыркнула.

 

— Драму не разводи, Наташенька. Всё, что я прошу — пару дней пожить ему в бане. Разве это трагедия? Ты же знаешь, как он бывает неопрятен. Старик всё-таки. А эти люди… они утончённые. Врач, его жена — профессор музыки. Они не поймут. А ты… ты меня подставлять хочешь?

 

— Нет, — голос Натальи стал ровнее, как перед бурей. — Я больше не хочу участвовать в этом. Вы живёте в этом доме, потому что мой дедушка отдал нам свою квартиру. Отдал, чтобы мы жили с мужем отдельно и растили детей в любви и уважении. А вы… вы просите меня выгнать его. Из его же дома.

 

— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! — свекровь повысила голос, но Наталья уже не отступала.

 

— Потому что хватит. Вы можете не уважать меня. Можете игнорировать мою работу, мои чувства, мои усилия. Но дедушку я в баню не отправлю. Хотите — расскажите своим болгарам, что у вас тут живёт старый человек, у которого сердце больше, чем у всей вашей компании вместе взятой.

 

Тишина. Только тикали часы.

 

— И да, — добавила Наталья, подойдя ближе, — если вы его хоть пальцем тронете, я увезу его. И сама уйду. Потому что в доме, где стариков считают позором, не место моим детям.

 

Свекровь отступила на шаг. Впервые в её глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Или, может, уважение? Словно она впервые увидела Наташу не как покорную невестку, а как женщину, способную защищать то, что ей дорого.

 

За спиной Натальи раздались тихие шаги. Это был Георгий Фёдорович. Он стоял в дверях, седой, сутулый, но с глазами, полными слёз.

 

— Наташенька… спасибо, — прошептал он.

 

 

—

 

Вечером вернулся Павел, муж Наташи. Он сразу понял, что что-то произошло: глаза Наташи были покрасневшими, дедушка сидел на кухне с чашкой чая, а Татьяна Павловна закрылась в комнате и громко хлопнула дверью.

 

Наташа рассказала всё. Без слёз, спокойно. Просто, по-человечески.

 

Павел молчал долго, затем обнял жену.

 

— Ты всё правильно сделала, — сказал он, поглаживая её по плечу. — Я горжусь тобой. И дедушкой.

 

Он подошёл к Георгию Фёдоровичу и крепко пожал ему руку.

 

— Простите, что не всегда заступался. Но теперь вы будете в этом доме всегда на первом месте. Всегда.

 

На следующий день приехали гости. Элегантные, воспитанные, с тёплыми улыбками. Татьяна Павловна натянуто улыбалась, стараясь держаться достойно. И каково же было её удивление, когда профессор музыки, проходя мимо Георгия Фёдоровича, вдруг остановился и с интересом заговорил с ним о старых русских песнях, о гитаре, о книгах…

 

— Вы невероятно интересный собеседник, Георгий Фёдорович! — воскликнула женщина, искренне восхищённо. — Вы напоминаете мне моего отца…

 

Татьяна Павловна побледнела.

 

А вечером, за ужином, гости рассматривали дедушкины самодельные поделки и фотографии — а он, оживлённый, рассказывал про войну, про жизнь, про Наташу, которую воспитывал как родную дочь.

 

Наталья смотрела на него — седого, скромного, трогательного — и впервые за долгое время чувствовала: её дом — это место, где живёт любовь. Где уважают старших. Где слышат сердце.

 

И если ради этого

она однажды осмелилась пойти против свекрови — значит, всё было не зря.

На следующий день, когда гости уже обжились, а воздух наполнился ароматами болгарских специй, привезённых в подарках, Наталья вышла во двор. На качелях сидел Георгий Фёдорович. В руках — старая гармошка, та самая, которую он когда-то починил, когда Наташе было десять.

 

— Помнишь, как ты просила «Во поле берёза стояла»? — улыбнулся он и тихо заиграл.

 

Наташа присела рядом, положив голову ему на плечо. Глаза снова защипало, но теперь — от счастья. Потому что всё, что у неё было — настоящая семья, родной человек — было сохранено.

 

Вечером, когда уже все легли спать, Татьяна Павловна постучала в её комнату. Это был первый шаг.

 

— Наташенька… — голос был тише обычного, почти нерешительный. — Можно?

 

Наташа молча кивнула.

 

Свекровь вошла, остановилась у окна.

 

— Я не знаю, что на меня нашло. Я просто… хотела, чтобы всё было идеально. Чтобы друзья подумали, что я успешная, что у меня всё правильно, всё блестит. А ты… ты показала, что не это важно. Прости меня.

 

Эти слова дались ей нелегко. Но Наталья почувствовала: это не игра. Это искренне.

 

— Вы ведь не обязаны меня любить, Татьяна Павловна, — ответила она спокойно. — Но уважать — обязаны. И моего дедушку тоже. Он — лучшее, что было в моей жизни. И если он для вас «позор» — значит, я тоже.

 

Татьяна Павловна опустила глаза. Села на край кровати. И вдруг… заплакала. Тихо, по-настоящему. Впервые за все эти годы.

 

— Мне никто никогда не говорил таких слов. Ни мой муж, ни сын. Я… я устала быть сильной, Наташа. Привычка всё держать под контролем… стала моей тюрьмой.

 

Наталья, поражённая, молча подала ей платок. Не из жалости — из сострадания. Они были разными женщинами, из разных поколений, но вдруг стали немного ближе.

 

— Вы можете начать сначала. С дедушкой. С Павлом. С внуками. Пока ещё не поздно.

 

Свекровь кивнула. Без слов. Но взгляд её стал другим.

 

 

—

 

Прошло два месяца.

 

Во дворе, где раньше стояли лишь качели, теперь был разбит цветник. Георгий Фёдорович ухаживал за розами, посадил вишнёвое дерево. Татьяна Павловна всё чаще выходила к нему — то с чашкой чая, то просто посидеть в тишине.

 

Павел с Наташей готовились к рождению второго ребёнка. А старшая дочь каждый вечер просила дедушку почитать сказку — обязательно с гармошкой в финале.

 

И однажды, на семейном ужине, Татьяна Павловна сама подала Георгию Фёдоровичу картошку, положив на его тарелку побольше.

 

— А вот и ваше любимое, Георгий Фёдорович. С укропом.

 

Он благодарно кивнул, а Наталья улыбнулась.

 

Это был не просто жест. Это было примирение. И начало новой главы.

 

Потому что дом — это не стены. Дом — это где любят. Где уважают. Где стариков не прячут, а обнима

ют.

 

И Наташа знала: она сделала всё правильно.